dimanche 13 mars 2016
Век двадцать первый / Александр Кирияцкий
* * *
Век двадцать первый или гармонией разума с духом
Цивилизаций телепатически глазом и слухом
Вспыхнет у землян, их простит планета
Через вечный миг за прочтеньем мысли
В космосе ума, ангелов обета;
Иль звери в них вселятся, чтоб люди друг друга загрызли,
Брошенные к концу света.
В дьявольском танце: вóйны за веру, поклонение предкам,
Кто культ не осознает, вернётся к скакавшим по веткам,
Бога подменив, в мифы из вер верим,
Ум зашёл в тупик, что-то неземное
Человека ждёт, но он жаждет зверем
Быть по канонам с детства знакомого, истина — иное,
Разумом мы так зреем.
Средь забвений река
Средь забвений река
Светившим в тёмные века
«Мистúрион ксéнос орó кэ парáдзоксон»
«Я таинство чуждое зрил и неимоверное»
Во времени Страшных, когда в Риме мёртв закон,
Дона Арáтора' слово зажглось сокровенное.
Ругайте его, классицизма историки,
«De áctibus apostolórum» [«Дэ áктибус апостолёрум»] — создáтеля
«Апóстольского деяния» на риторике —
У вáрвара, что вóлка ýха ласкáтеля.
Эннóдия' ритор, душóю в Вергилии',
Знав и Амврóсия', послом в Византии' жил
Из библии óбразы клал в слог идиллии,
Слыв как предтéча ослепляющих разум сил.
К герóикам греков?! — К закатам в безумии
Лукрéция Кáра' грех с ересью гения.
Античные Мýзы' — засохшие мумии,
Чаруют их лишь у святейших видéния.
А гасшие звёзды ведь уж не Горáцием',
К подобиям Константинóполя' рвением
Умели, ведя к христианским овациям,
Душителей желчных унять песнопéнием.
По óбразам наивсевышней Вселенною
Меняется иск, неусмиримая силища
К спасенью с надеждою всепроникновéнною,
Чем мы у вер умá аль безумья кормилища.
России дичать у похожей трагедии,
Своих свет поэтов предáвшей забвению,
Уж забывшей и о византийском наследии
Да о греко-римских грехáх к вразумéнию:
Ей Нóна Понаполитáнского' панцири
У истин закроют в двояком воззвании
Уродство сказочно в тюрьме-дворце-карцере,
О, нищих клад во вселéнском признании.
О мрак, что есть свет, Земля, о шар-загон,
Для нас, людей, всякое тут совершенное,
Византии' в веке восьмом, где вся жизнь, как сон,
Маюмский Косьмá' в люд сказал многомéрное
Светившим в тёмные века:
«Мистúрион ксéнос орó кэ парáдзоксон»
«Я таинство чуждое зрил и неимоверное».
Про страну византийскую, про человéчнейшую поэтессу Кáссию / Александр К...
Про страну византийскую, про человéчнейшую поэтессу Кáссию'
Ты, Византия', с дарств, — наслéдница греко-латинского мира,—
Освещаешься радугой из стихов христианских поэтов,
Стрóками Андрея Критского', Студúта' с Никифором', Феодóсия Диáкона',
Юстиниáнское' градостроительство воспевала векáм лира
Непокорностью мраку, войск величьем, в слог куплетов
Античности, о чём в руинах Рима' разорённого Европа плакала.
Геркулéс гигантский терпимостью у врат храма святой Софúи
Не символичен в единстве христиан да творцов Эллáды.
«Славьте Эпикýра' с Аристóтелем', чья мудрость уж в Константинóполе'»...
В гимнах ярчáйших! — так Иоáн Геомéтр' пел про святые
Дела и места, он сравнил с древностью дух Царегрáда*,
Перед чьей красотой с помпезностью лишь очáми латиняне хлопали.
Родóсский Константин' писал о семи чудесáх света1 —
От всего сердца — в Святоапóстольском райском храме.
Весь в куполах каменный дворец, внутри ж из цветных мозáик иконы.
О Греческий Рим! Не кануть никогда тебе над сном в Лéту,
Памятью — злáтом светишься в многогранной гамме
Строк поэтических — за разбитой крестоносцами статуей для богини Юнóны'.
Императора дворец, тронного зала мозаичные фрески,
Пол мраморный, где бассейны с брызгами фонтанов из античных стáтуй,
Златóй, хвостом бьющий лев у взором неоценимого престола кéсаря'.
От зóлотом окаймлённых стен и потолков — фáкелов óтблески,
Каменные колонны вокруг, о рай на Земле, глаз Христа рáдуй,
Когда сенáт поднимается к василéвсу' паденьем ниц его чéствовать.
На ноги знатный люд встал, вдруг вознёсся трон на сорок локтей,
Как пировать, середина свободна, вот бегут акробáты,
Зовущие под кифар мýзыку игрой цирковой, с красками свет к застолью.
Царя жесты, пятнадцатилéтнего копирует лес гостéй.
Тут оркестр, танцы да роскошь, только так ангелы неба богаты,
Юнца прославляя. Сливается он сам с помáзанников Гóспода ролью.
Василéвсу скýчна жизнь óтрока, ищет он от Бога пáру,
«Красивейшей» на яблоке надписáть, как Парис' ей, Афродите',
Жáждется цéзарю', забыл он по-детски о коварстве богини мéсти.
Дерзнýть, как песнь эллинскую, плач христианский под кифáру
То, как не Феофил' повелéл: «В храм святóго Стефáна пригласите
Со всей Ромéйской империи самых прекрасных девушек василéвской честью».
Воззвал мысль в высь безбрежную дух ослеплённый гостей дарами,
Гордится византийская знать под куполáми храма цветнóго
Петь канон православья, средь дев приглашённых избрать, введя в императрицы,
Царю под стать, бездонной души, красотóй вселенской очами,
С изысканной блáгостностью ту! Любить! Родить ей сына такого,
Чтоб Царьгрáд' удостоился взять, будто у Гéлиоса' свет возницы.
Как уточки вдоль óзера, на мозаичном полу в узóрах
Красотки разодетые пред василéвсом' проплыли по кругу,
Среди них одна, как лебедем, стáном, Кáссия', чей лик, в даль глаза да волос
Вдруг весь сенат окрылили, к солнцу устремляя в христианских взорах,
Казалось, что цветы, всем незримые, тянутся на её руку.
«И её василéвс призовёт!» — цвёл хорал церкви, превратившись в ангелов голос.
Ведь Кáссия — поэзия, наичистéйших кровéй Афина!
Хотелось ослепляющей, чтобы народ, как в эпоху Перикла',
При ней восходил и на Олимп с Феофилом', любимым супругой до гроба.
Бог будто внял, ей яблоко дав, кéсарь молвил: «Всех стран картина
Даёт нам, укоряюще, право спросить, лгать любовь не привыкла,
Но смерть несёт она, желал бы знать: «От женщины ль внутрь спрятанная злоба?»»
Зря гения востóрженность непостижимая пустилась в спóры,
Что «Да», но больше «Нет», ведь от слабых любовь и дитя рожденье,
И не только грех Евы, живёт в них сам цветок божий, но юнца тем оскорбила.
Он грозно отнял яблоко! То же спросил у Феодóры'.
Мол, как могла ты, женщина, спорить?! Царя не принять сужденье!
С ним согласна в сердцáх Феодора, повенчали тут же её и Феофила.
Он, глупый василéвс' жестокий, иконобóрец последний в царствах,
Был просто дарóв её недостоин, вéщий отказ, как спасенье,
Ей, Кáссии, рождённой для волн поэзии, будто проóбраз чувств любви Петрáрки'
Лет тóмных за пятьсот: к молитве в монастырé, ей, Сапфó' не в дарствах
Брызг моря, не к свободной солнцу Эллáде, в кéлье терпеть смиренье
Буйств с плáменем — напоминающих чудом античных наследий подарки.
Как искренне она стрóфами заступается перед Богом
За падшую блудницу кáющуюся! Пой, душа, неразрывно
В ней мýзыкой-природой к любви воззваньем протест чинно скрытой невéжде.
И в «Канóне не для усóпших» пред святым порогом
У Страшного Судá за каждую дýшу и за зверéй, птиц — дивно
Стих сказочно взывает Творца под звóном трубящих о прощеньях в надежде.
Inscription à :
Articles (Atom)